На что аграрию Ивану Тявкину Тургенев?

25 лет назад Герой Социалистического Труда Александр Васильевич Соколов, гений агродела, отменил в своем совхозе в Пермской области приусадебные хозяйства. Стал выписывать по себестоимости картошку, мясо, молоко, и народ сам бросил эту дикость – добывать каторжными вилами то же, что цвело в хозяйстве Соколова, обогнавшем свое время далеко.

Но этого обгона ему не простили. И он, оравший в обкоме партии: «Сегодня власть одна, завтра другая, а я Родине служу!» – безжалостно был сожран впавшей в старческий маразм советской властью. А следом и сама та власть была не менее безжалостно убита следующей.

Почему эта следующая стала для страны страшней войны, история еще не вскрыла. Но факт великого упадка налицо. Когда в Черни, райцентре в Тульской области, в середине 90-х исчез такой культурный признак как зарплата, там все опять достали эти каторжные вилы, завели скотину и стали возделывать «конем» картоху. В 6 утра в этом поселке городского типа рабочий день уже кипит вовсю: экс-горожане тяпают тяпками на огородах и выгоняют на асфальт коров. Что для грядущего историка, может, послужит поводом для рассуждений о живучести нашего народа: когда его, как липку, ободрали, он не засох – а взялся за указанные вилы. Взяться же за дубину против своих обдирателей ему сегодня не дает тот мрак в мозгах, какой они успешно навели – как мрак ночной, лучший пособник грабежа.

И потому сейчас по всей Руси, бившей чужих завоевателей, но не умеющей побить своих, великая тишь – и тихо поднимается на грядках личная картошка, основной хлеб бедняков. Сегодня ее тяпает полстраны, и с этим ярмом, навешенным на шею под песни о рыночном раю, похоже, все уже сжились.

И на таком фоне чудом кажется забивший вновь росток давно закатанного в землю дела Соколова. В СПК имени Горького Чернского района, руководимом Иваном Тявкиным, недавно тоже упразднили эту частную картоху-угнетательницу – когда общественная стала расти лучше. При нынешнем сплошном упадке – вплоть до валявшегося в алкогольной коме у местного военного мемориала мужика, достичь такого результата нелегко, зато увидеть его очень просто. Когда в конце июня у частников картошка только всходила, в полях у Тявкина, похожих на оранжерею, уже цвела. И поверивший ему народ отдал свою картоху в ту оранжерею, разогнувшись этим на какой-то хоть вершок.

На 5 тысячах пахотных гектарах СПК и пшеница, дающая до 60 центнеров с га, туга и колосиста – хоть фотографируй в календарь или буклет. И все это – заслуга Тявкина, которого мне тоже хочется назвать героем – и даже не за его урожаи и надои, которыми сегодня в мире никого не удивишь. Но мир бы удивился и снял шляпу, узнав, в каких условиях, когда в стране уходят миллионы га из оборота, Тявкин сумел настроить своих пахарей на не стыдный даже в мире результат.

Зарплата в СПК – всего 4 тысячи рублей: весь нынешний экономический расклад таков, что на прямом труде не заработать больше. Дотация на сельхозпродукт, что в мире достигает 100 процентов, лишь 10-15 – и то сумей еще отбить. Цены на электричество зашкальные, воду дают два раза в день, зерно искусственно удешевляют спекулянты. И еще ярмо на шее СПК – так называемая социалка для его 1 100 жителей, из коих трудятся в хозяйстве только 370. Вместо когдатошней советской, пусть даже упиравшейся в маразм поддержки – прямой отъем.

Каким же чудом при этом тявкинский сельхозкооператив смог не только не погибнуть, но и дать этот разгибельный росток? Ведь, честно говоря, при такой жизни, как на селе сейчас, охота только сдохнуть – или впасть в ту кому, в которой, к огорчению Тявкина, лежал мужик подле его мемориала. Чем все-таки жив дух – и даже зацарапался к какому-то раскабалению – и в Тявкине, и в его людях, оказавших ему высшее доверие по их кормилице-картохе?

Как бы в сегодняшнее обездушенное время ни показалось странным, руку духовной выручки чернянам подал Иван Сергеевич Тургенев, их земляк. Во всяком случае так можно было заключить из объяснений Тявкина – еще и рьяного, как оказалось, краеведа.

Нынешний глава района Виктор Волков уже 23 года здесь проводит яркий праздник «Тургеневское лето» – и я как раз в числе его гостей попал в хозяйство Тявкина. В центре всего – сценическое действо на Бежином лугу, воспетом гением Тургенева и превращенном им во что-то нарицательное для родной земли. И это была, конечно, тоже гениальная находка – вписать в ландшафт неописуемой красы, с картинно вьющейся низиной речкой Снежедью, сценические подмостки. Причем вся ее ценность обнаружилась как раз когда вся бывшая культурная кора ободралась, открыв нагую сердцевину. Но без той коры, голыми вилами и тяпкой человек все же не может жить: впадает в ту безвыходную кому, в смерть и выброс на помойку и панель своих детей.

На зрелище, что в силу его бесподобной красоты могло б стать при поддержке государства мировым, съезжается до 10 тысяч зрителей. Но оно – лишь часть всей программы: весь район живет под знаком торжества, под которое верстается огромное число мероприятий. Объем их до того велик для маленького, всего 20 тысяч жителей, Чернского района, что сверху Волкова преследует, на грани изумления, упрек: «Он что, с ума сошел? У него все лето праздник – когда сеять и косить?»

В районе сразу 4 краеведческие музея. Головной в Черни носит имя Николая Вознесенского, былого председателя Госплана, «завхоза Победы» – и содержит редкие архивы по нему. Филиалы – в селах Тургенево, Никольское-Вяземское и на станции Скуратово, прямо в здании вокзала. В скуратовском первым в нынешней России был восстановлен памятник Сталину, за что Волкову тоже досталось от господствующих демократов. Но чем дальше в нашу демократию, которая по своим зверствам и лагерному наполнению не уступает сталинизму, зато по созиданию ему в подметки не годится – тем популярней будет у нас фигура Сталина.

В смычке с музеями ведется поиск массовых в этих краях военных захоронений, устанавливаются имена павших, возводятся мемориалы. Волков сам объезжает ветеранов, вручает им награды, выводит из домов людей на костылях – чтобы все видели их и чтили святую память.

К Тургеневским дням он собирает всех родителей родившихся за год детей, премирует кого коровой, кого бытовой техникой. В самом красивом здании Черни – построенном на собранные миром деньги Центре семьи – два колокола: один, потоньше, звучит, когда рождается девочка, другой, потолще – когда мальчик…

Совпавшее с Тургеневскими днями столетие районной библиотеки отмечалось с такой помпой, какой я вообще не видел отродясь в подобных случаях. Местные и столичные поэты читали стихи, были театральные сценки, песни, пляски, именитые поздравления – вплоть до адреса от главной библиотеки страны, бывшей Ленинской. Неистовый поэт Черни Сергей Полынин потрясал зал своей неканонической, но живо доходившей до сердец строкой:

Что такое Бежин луг? –

Обрежемся о память!..

Понятно, вся эта программа, названная мной лишь в малой части, стоит наличных денег – и немалых. У каких спонсоров надыбывает их Волков – секрет его артистического обаяния. Но эта наличность, неизбежно сеющая тень на личность, так или иначе отзывается в сердцах и местной черни, и правящих господ вопросом: на хрена? Людям жрать нечего, заводы в Черни не пыхтят – а глава устраивает выпускные балы, международные детские турниры, привозит со всей России, с Белоруссии артистов, историков, писателей и прочих дармоедов. Ну да, ему со всего этого великий звон: район-то крохотный, ни на чем больше славы не стяжать – вот он и выкопал из-под земли Тургенева и пристегнул к нему всю эту показуху. Но какой она в сухом остатке может дать району хлеб?

И когда я спросил самого Волкова: «Так для чего и для кого вы зажигаете все это?» – он ответил: «Не для приезжих – для себя. Главная цель праздника – сам праздник. Без праздника народ не может жить».

На привязанном опять-таки к Тургеневу выпускном вечере в районном Доме культуры было негде яблоку упасть. Красавицы-выпускницы, воодушевленные той же волковской волной, пришли в таких нарядах и прическах, что хоть в Кремль на бал иди.

– Откуда они взяли денег на все это? Что, родители корову продали?

– Может, и корову.

– Но для них, таких красавиц, все равно у вас работы нет. Зачем же вы их обольщаете? Куда они, хлебнув этих ваших праздников, пойдут – когда их красоту сегодня ждет одна панель?

Гостеприимный Волков посмотрел на меня волком:

– Да, скорей всего они от нас уйдут, у нас достойной их работы нет. Сейчас вся наша школьная работа – пустой выстрел. Готовим кадры для других, для будущего. А чтобы не вышли на панель, даем им направления в ВУЗы, я сам, на личных связях, стараюсь снарядить письмом или звонком.

– А сколько у вас получают работники культуры и образования?

– Мало.

– Тогда что их заставляет с такой неистовой энергией работать?

– У них спросите.

Я спросил – и получил довольно неожиданный по прямоте ответ. Все, что кипит в районе, держится на одном Волкове с его несметным честолюбием. Сверху его ревнуют и боятся, снизу его праздникам и рады были б, но рабочих мест от них не прибавляется. Поэтому все, что он сеет, не имеет почвы: только он уйдет, или его уйдут, все тут же рухнет. Но некоторых он своей культурной революций зажег. В самодеятельности 500 человек, хоры, театры, литкружки; он хочет, чтобы каждый пел и плясал. Поэт Полынин продал корову, чтобы издать книжку. Другой, когда книжка не пошла, схватил инфаркт. Здесь поэт – это уже не увлечение, диагноз. Готовы без штанов остаться ради их стихов, и этих уже не убьешь ничем…

Это откровение одной из культработниц, кстати фанатки тоже в своем деле, по правде говоря мне лишь прибавило симпатии к главе, как-то понятней сделало его. Да, честолюбец – это ощущалось по всей сопровождавшей его праздник помпе, по толкотне вокруг него писателей, корреспондентов, которых он умел прекрасно обаять. Но честолюбие бывает двух сортов: как у Герострата, из честолюбия спалившего храм Артемиды; и как у Цезаря, из того же честолюбия завоевавшего для Рима полземли.

Тявкин, принимавший по просьбе Волкова гостей тургеневского фестиваля, после демонстрации своих чудо-полей повез всех по мемориальному маршруту. Тот монумент, подле которого валялся пьяный, был настоящим произведением мемориального искусства. Стена из камня, посреди нее запертые на замок ворота – к которым шла дорожка, вымощенная грубым, режущим даже через подошвы камнем. Во время наступления гитлеровцев на Москву здесь были взяты в плен несколько сот наших солдат. Часть их поселили в каменном сарае и заставили на идущем мимо Симферопольском шоссе класть этот камень, вывороченный вражескими танками. А зимой, когда немцев погнали прочь, 95 пленных заперли в этом сарае с соломенной крышей и спалили заживо. Все это было на глазах местных жителей – и потом попало в материалы Нюрнбергского процесса. После ухода немцев старики и дети вытащили обгоревшие трупы, но из-за зимы как следует похоронить их не смогли, просто сложили в старом погребе.

Волков организовал раскопки, опознание погибших и перезахоронение их у шоссе – где тоже стоит обелиск. А из камня от того сарая выстроили эту стену с запертыми навсегда воротами – но отворяющими, через содрогание души, дорогу в память, без которой нынешний разброд и мрак в мозгах преодолеть нельзя.

И чистый сельхозник Тявкин, вроде далекий от волковских культурных революций, рассказывал эту историю как настоящий гид, больше того – как будто сам был очевидцем тех событий, подробности которых выведал у стариков. И было очевидно, что все это для него не просто дань фантазиям главы – а нечто важное и краеугольное в его труде. Кстати и покойный Соколов, рекордсмен Союза по многим производственным статьям, тоже был рьяным краеведом: открыл музей в своем совхозе и собирал архивы по павшим за Отчизну землякам.

На Бежин луг-шоу Тявкин, занятый по горло своим страдным делом, в этом году не ездил. Но снарядил автобус, чтобы все желающие из его хозяйства смогли попасть на это совмещенное с широким пиром зрелище. И еще кстати: ни одной курящей или пьяной девушки среди огромной массы молодежи я там не увидел. «Нам этот праздник с песнями, с гостями дает смысл жизни, – почти дословно повторил Тявкин Волкова. – Нас опустили донельзя, бывший совхоз насильно поломали, в банке закрыли счет: меняйте форму собственности – юридически вас больше нет. Но жить без праздника, одной работой – все равно что умереть».

И со слов трудового Тявкина выходило, что фестивальный Волков – чуть не спаситель родных мест. Так это в самом деле или нет, судить с наскока трудно. Хотя страшно хотелось бы поверить, что эта связка фестиваля и труда в итоге даст такую жизнь, чтоб чернские красавицы всласть жили и плодились в этих сказочных местах – а не выкидывались с них на тульскую или московскую панель.

И в это сказочное будущее Тявкин уже сделал один важный вклад – в виде того, с чего я начал: избавления своих людей от той картофельной погибели.

На самом низу жизни народ может опереться, чтобы выжить, о что-то самое общее, родовое: национальные святыни, как Толстой, Тургенев, память Великой Отечественной – и я убил бы тех, кто превращает ее в унизительный набор букв «ВОВ». То есть все то, что сеет Волков – с неизбежной долей артистизма и позерства. Но дальше должен быть какой-то хоть предметный, даже самый маленький подъем, и это как раз сеет Тявкин.

Один близкий знакомец Волкова назвал его словом «игрок» – что в нем, похоже, тоже есть. Он сделал весьма смелую, по-моему, ставку на карту национального подъема и патриотизма, когда сейчас еще больше в ходу другая карта – компрадорства и спаления национальной Артемиды. Но вот удастся ли ее побить – уже зависит от всего народа, этой самой черни. Подымится ль он от валяния под забором своей памяти, найдет ли в себе силы на моральную дубину против продувных господ – в противном случае они и дальше будут его продувать и грабить. Но чтоб восстать морально, прежде всего надо физически хоть как-то разогнуться. И Тявкин делает свое святое дело как раз в этом направлении – хоть сколько-то раскабалить народ от его каторжной повинности, оттяпывающей всякий ум и дух сопротивления.

Все это, разумеется, сегодня шатко страшно, это такой хрупкий росток – даже великой пусть потом сосны – что при желании текущих победителей ничего не стоит растоптать в два счета. Сейчас и не таких как Волков с Тявкиным валят запросто – через кривые выборы, фальшивые банкротства и просто разгулявшейся повсюду пулей-дурой.

Но что надежда все же где-то в сердцевине, в глубине народа есть, больше всего сказал мне доморощенный поэт Черни Полынин. Вот этого уже, обрезавшегося до конца о память, точно не убить – как святой дух, прорезавшийся из самой народной глубины. И хочется повторить за ним: обрежемся о память Бежина луга – и через боль, страдания, страшные жертвы и великие победы сейчас ключевого для нас прошлого взойдем. И новых супостатов победим!